Модный свет

Некоторые моменты в формировании и обиходе российской «элиты»,
главным образом, первой половины 19 столетия

Предварительно условимся
Сперва несколько слов о том, что такое собственно «свет». Это слово – прямая калька с французского «монд» (в значении «мир»). Проще говоря, свет – это «общество» или «высшее общество», или «хорошее общество» («бомонд»).

Явление это почти ушло, а просуществовало в европейской культуре всего столетия три с половиной, причем занятно, что в разных странах (и в разных условиях) свет имел разную смысловую нагрузку.

Как общественное явление свет возник в начале 17 века во Франции. Он стал следствием Фронды (противоправительственных смут, имевших место во Франции в 1648—1652 гг. – прим. Ред.). Собираясь в салонах маркизы Рамбулье или герцогини Шеврез, аристократы уже этим подчеркивали свою оппозиционность и известную независимость по отношению к королевскому двору. Здесь сформировалась своя аристократическая «субкультура», жеманная и утонченная. Ее высмеял по приказу короля Мольер в комедии «Смешные жеманницы». Кстати, с этого времени намечается компромисс между двором и светом, хотя парижский салон 17–18 века всегда несет на себе печать некоторой оппозиционности правительству, некий идеологический и политический «подтекст».    
В 17–18 вв. Версаль и Париж вырабатывают кодекс поведения «человека из общества». Это носитель определенной культуры, который позиционирует себя не просто как придворный, верноподданный и т. п., – не в плане сословной, а именно культурной принадлежности. Парадокс, но шаг к эмансипации личности от власти сословного государства был сделан в стенах аристократического салона.

Светское обхождение тонко сочетало в себе непринужденность и строгую упорядоченность. Незнатные таланты-умники и представители высшей аристократии выработали удобный стиль общения, где главным качеством считалась любезность. Слова: «любезный», «любезник», «любезница» так и мелькают на страницах романов, писем и мемуаров галантного 18 столетия.

Но при этом общении накоротке существовала масса оттенков, которые, кажется, не замечались гостями салона, однако сидели накрепко даже в подсознании и были навсегда отпечатаны в языке.  

Вспомните: гости Анны Павловны Шерер (роман Л.Толстого «Война и мир» – прим. Ред.) обращаются к графу или барону по-французски: «господин граф», «господин барон» («monsieur le compte», «monsieur le baron»), но рядом сидящему князю говорят уже «князь» («mon prince»), подчеркивая этим особый статус носителя высшего дворянского титула.     

Кстати о титулах. В средневековой Европе сложилась строгая феодальная лестница, где статусность убывала в таком порядке: принц – герцог – маркиз – граф – виконт – барон. Титул особенно высоко ставился в Англии, где даже существовало негласное правило не приглашать на приемы больше одного герцога (по принципу: Дед Мороз должен быть под елкой один). Во Франции же на первом месте стояла реальная знатность персоны, древность рода. Вспомним у Марселя Пруста спор барона де Шарлю и маркиза де Камбремера о старшинстве. Более знатный (хотя и «всего лишь» барон) Шарлю спор выигрывает. Занятно, что это имело чисто прикладное следствие: кому первым идти к столу. Но заодно и демонстрировалась независимость аристократа по отношению к установлениям даже и государства с его – относительной в глазах родовой знати – системой наград.    

Зато в насквозь бюрократизированной послепетровской России статусность личности определялась как раз ее положением в иерархии государственной власти, чином. Утвердился принцип «Чин чина почитай» (в более свободной и точной интерпретации: «Я начальник, ты дурак»). Англичанка Вильмот (подруга княгини Дашковой) с изумлением отмечает, что в присутствии ее патронессы не смеют сидеть даже князья, и не потому, что Дашкова – дама, а потому, что она кавалерственная дама и президент двух Академий, подруга императрицы Екатерины. Но и в России, во второй половине 19 века, такая демонстрация статусности становится архаичной. Хотя только Александр III (правил с 1881 года) стал своим подчиненным наконец-таки «выкать».

Постепенно в европейской культуре формируется современное понятие «элиты» общества, подразумевающее, что престижное место в социальной иерархии определяется не только богатством или знатностью, но также личными заслугами и достоинствами.

Таким образом, свет стал некоей формой жизни элиты на переходе от феодального общества к буржуазному. Он есть способ организации неформального общения привилегированных верхов, – в сфере культуры и быта. Естественно, тон здесь задавали самые продвинутые в этом плане страны Европы. Остальные лишь подражали им и вносили свои коррективы. Например, в буржуазно-аристократической культуре Англии салоны особо не процвели. Этому мешало и отсутствие рыцарского культа женщины, и наличие бурной и в то же время организованной политической жизни, а на бытовом уровне – практика раздельного проведения досуга мужчин и женщин из высшего общества. Не почитали англичане и военный мундир.

А. Герцен отмечает, что если английский офицер ждет не дождется, чтобы скинуть форму после службы и во фраке отправиться в клуб, на бал или в театр, то русский вояка лезет в своей сбруе всюду, от свадьбы до похорон, да и гражданские, застегнутые на все пуговицы, петербургские щеголи выглядят переодетыми военными.    

В Англии с ее традициями гражданского общества в 19 веке вырабатывается кодекс поведения джентльмена (независимо от происхождения и социальной статусности, это категория уже не только социокультурная, но и нравственная, подчеркивающая качество воспитания «приличного человека»). Джентльменом может быть и лорд, и сельский священник, и врач, и художник, – равно как и любой из них может не быть джентльменом, если он ведет себя, как свинья (оппозиция: профессор Хиггинс – полковник Пикеринг из «Пигмалиона» Б. Шоу). Этот кодекс стал обязательным для любого светского человека 19 столетия.    
 В многонациональной Вене свет был формой культурного сплочения пестрой по национальному составу и весьма консервативной знати Австрийской империи. Бомонд играл здесь обычно роль филиала императорского двора и дипломатического корпуса и всегда имел на себе отпечаток какой-то особенной, вычурной пышности. «Быть одетым, как австрийский дипломат» – во французском языке это устойчивое выражение обозначает человека такого стиля.    

Кстати, венский свет был настолько закрыт для чужаков, что там выработалась привычка давать своим членам уменьшительные имена: Сандра, Фрикки, толстовские Китти и Стива, кальмановские Стасси и Бони и т. п. Эта мода была подхвачена чванными Берлином и Петербургом.    
Впрочем, русский аристократический круг, подражавший по форме парижскому, а по сути венскому, имел свои, иногда слишком замечательные и глубоко симптоматичные особенности.     

Розга и кресло, или самый большой грандбомонд Европы
Иные скажут: императорская Россия первой половины 19 столетия – самая великосветская держава Европы. Поверить в это трудно, если учесть, что российское великосветское общество во времена, скажем, Пушкина, – это всего несколько тысяч человек в Петербурге и несколько сот, уже случайных, в Москве, и несколько десятков, разбросанных по всем остальным городам и весям бескрайней империи, в которой, тпо образному выражению князя П. Вяземского, от мысли до мысли – десять тысяч верст.    

Но у нас не было парламента, как в Англии и во Франции, не было после Екатерины Великой и двора как культурообразующей силы. Демократические слои интеллигенции и буржуазия в первой половине 19 века еще не выработали своей идеологии, а народ спал.    
Право на мысль и определенные гарантии гражданской свободы имели только дворяне, хотя ограниченность этих прав иные аристократы осознавали с каким-то даже и невротическим беспокойством. Известный библиофил и знакомец Пушкина Сергей Васильевич Салтыков, например, уверял жену, что государь может и ее выпороть. А ведь он был родственником царской династии! Конечно, Салтыков сильно преувеличивал: рыцарственность и власть Николая I до такой степени все же не распространялись.В общественном предании последним дворянином, которого подвергли телесному наказанию, был «мятежный» драматург Княжнин. Впрочем, и его, если вообще сие случилось, высекли тайком.    

Освободив дворян от телесных наказаний, Екатерина «по-матерному» (то бишь, матерински) все же прибегала к ним в домашнем своем обиходе. При этом просвещенная светскость, достижения науки и техники и крепкие традиции отечественной педагогики гибко переплетались самым изощренным способом. Вряд ли был легендой слушок, что в доме начальника тайной полиции господина Шешковского, в самом его кабинете, имелось особое кресло. Предназначенные к внушению кавалер или дама садились в него, ничего не подозревая. Кресло тотчас уходило наполовину под пол, так что при желании беседу можно было продолжить со всею светской непринужденностью. Вот только внизу неизъяснимо искусным образом нижний профиль гостя освобождался для розог, и палач, человек низкого, «подлого» звания, не имея возможности зреть благородное лицо наказуемого, делал свое скромное, но всегда честное дело. После чего нижний профиль наставленного на путь истинный одевали должным образом, и враз помудревший посетитель Шешковского мог покинуть кабинет гостеприимного хозяина. Сей репрессии подвергались, например, и нескромные светские сплетницы. 

Так что замечание Герцена о том, что для появления декабристов понадобилось два поколения непоротых дворян, – это замечание, мягко говоря, к иным представителям высшего петербургского света относится весьма… по касательной.    

Впрочем, как раз на заре нового 19 столетия дворяне продемонстрировали трону, кто в «русском доме» реальный хозяин. Убийство «тирана» Павла I впечатлило царскую фамилию так, что после разгрома декабристов Николай первым делом заявил: родственники мятежников не будут подвергнуты никаким утеснениям.    

Вот в этом-то поле сложно переплетенных и порой гудевших от напряжения социальных нитей и произрос феномен русского высшего общества Пушкинской и Лермонтовской поры, этот неисчерпаемый источник для нынешних сладких отечественных гламурщиков-мифотворцев.   

Еще одно уточнение

Россия времен Александра и Николая I – и впрямь по форме самая великосветская держава Европы. Судите сами.  

Если высший свет есть выставка амбиций и образ жизни элиты страны, то во Франции после революции 1789 года элита поменялась, и вкусы бедневшего аристократического Сен-Жерменского предместья уже в малой степени определяли пути развития французской политики и культуры.
Высший свет Англии в 18–начале 19 вв. имел свой отпечаток почти грубости (английская знать, по замечанию Пушкина, была самой младшей в Европе; в своем огромном большинстве это потомки победителей нуворишей в «славной революции» 1688 года). Следуя романтическим (индивидуалистическим) веяниям, лондонские денди демонстрировали пренебрежение светскими условностями старшего поколения, их новомодные повадки слишком контрастировали с традиционными представлениями о хорошем версальском тоне. 

Бомонды Мадрида и Рима пребывали в глубоком экономическом и культурном упадке. Берлинский свет был донельзя милитаризован, а блистательная Вена запятнала себя позорными поражениями в войнах с Наполеоном.   

К тому же, повторим неустанно, в новых условиях раннего капитализма великосветская культура феодальной знати выглядела все более музейной и архаичной, – и до такой степени, что около сорока лет в 19 веке даже моду определяли вкусы и достаток «мещан» (стиль «бидермайер»). Сие последнее приводило порой к курьезам: Н.Н. Пушкина жалуется, что не может выгодно заложить драгоценности, ибо они нынче… не в моде!     

Из великих европейских держав только Россия сохраняет к этому времени во всей своей полусредневековой красе феодально-сословный строй, феодальная знать – свои привилегии и богатства, а также и возможность овладеть достижениями передовой европейской культуры. Масса хлынувших из Франции аристократических беженцев шлифует несколько поколений русских дворян, – шлифует почти до полного блеска.    

Можно, конечно, гордо процитировать при этом Л. Толстого, восхищавшегося русской пляской Наташи всем французским гувернанткам вопреки, но как-то следом тотчас вспоминается французская же поговорка: «Поскреби русского и под позолотой всегда найдешь татарина». В ней не только ехидство побежденных по отношению к победителям, но и очень тонко подмеченное: европейскость русской знати весьма поверхностна, ибо есть не плод длительного и глубоко органичного культурного развития, не суть и смысл, а только форма, напяленная на чужое и чуждое содержание.

Пушкин мог сколько угодно гордо писать, что высшее общество Европы составляет одну интернациональную касту со своим языком, но вот побывал монархист маркиз де Кюстин в обожаемой им на расстоянии России и, кажется, уже в Петербурге сделался либералом. Все раздражало его здесь: и странно нелепые экипажи наследника, увиденные еще на границе, и насекомые, которыми кишмя кишели раззолоченные салоны, и странные манеры русских, эта смесь лицемерия, подобострастия и откровенного хамства.  

Кюстин подметил главное, – и этого главного испугался. Он понял, что здесь не уважают человеческое достоинство. А с такой подоплекой любые богатства, достижения, понятие о чести (основа светского поведения в продвинутой Европе) всегда как-то декоративны, шатки, сомнительны… Кажется, эта коллизия не исчерпалась и до нашего времени. Не в ней ли истоки стойкого недоверия Запада к России и к ее, в том числе, меняющимся «элитам»?..   

Но это пока взгляд издали и снаружи. Внутри себя русская элита тогда (и сейчас, ничто ведь в сути не изменилось) представляла собой довольно замкнутую касту с очень четко понимаемыми шкурными интересами, которые транслируются для своей совести и общественного мнения как интересы всей огромной державы и ее народа. В стране, где закон не мог защитить даже отдельно взятого представителя элиты (дело Сухово-Кобылина – кстати, тоже родственника Романовых!), «свет» был средством неформального влияния на правительство, способом кастово-домашнего разрешения частных и общественных проблем. Вспомним демарш старухи Ахросимовой в «Войне и мире» по поводу неугодного знати Сперанского. Этот эпизод Толстым почти не придуман, но об этом позже.    

Продолжение статьи читайте в следующем номере.

Валерий Бондаренко
www.library.ru